Крестный ход в Воронеже, 1947 год, январь. Толпа людей, именно толпа, а не маленькая группа. Не только старики, но и молодые люди.
Можно догадаться, что они либо молчат, либо тихо поют. Несколько милиционеров. С крыши дома свисают сосульки, такие же, как и сейчас, в 2017-ом. По всей видимости, мороз. Сложно сказать, спускается крестный ход к реке, или по улице Таранченко к Никольской церкви.
Совсем недавно закончилась Великая Отечественная. Сталин ввел некоторые послабления. На короткое время была отменена смертная казнь. В Красной армии появились атрибуты армии царской. Открылись церкви, правда, немногие. Великий вождь постепенно возводил для Советского Союза российский фасад, возвращая в СССР имперский декор. Но очень скоро все послабления закончатся, и страна опять погрузится во мрак террора.
Интересно, о чем думали эти люди на фотографии, бредя по обледенелой улице к храму? Боялись ли они? Думаю, что да. Слишком неожиданно и непонятно было разрешение крестного хода в стране победившего атеизма, в стране, где расстреливали священников и сбрасывали кресты с колоколен. Но они шли, поскольку вера была сильнее страха. Они верили в Бога истинно и искренне, а я сейчас, смотря на фотографию, верю в их веру, поскольку только так она проявляется и проверяется. Ты идешь, хотя знаешь, что после крестного хода тебя могут арестовать и дальнейший твой путь - во мраке.
Я горжусь этими воронежцами, своими согражданами и земляками…
Страшные времена ушли, священников уже не расстреливали, но при Хрущеве, несмотря на все оттепели, церкви рушили.
При Брежневе культовые здания использовались под склады, архивы, типографии. Или стояли без куполов, полуразрушенные, с зияющими оконными и дверными проемами, загаженные и заброшенные, но все равно сохраняющие удивительные архитектурные пропорции, прочность, изящество и гармонию.
Три действующие церкви в Воронеже в дни великих православных праздников были окружены двойным кольцом милиции, и попасть туда не представлялось возможным. А чтобы граждане не слонялись рядом и не глазели, куда не надо, вечером, под Рождество и под Воскресение Христово, по телевизору показывали концерт Пугачевой или что-нибудь из зарубежной эстрады.
Помню, как мой сокурсник по факультету журналистики, Христакис, член коммунистической партии Кипра, хотел попасть на пасхальную службу. А когда не попал, сильно недоумевал и спрашивал меня: Саша, почему это невозможно?
В остальные дни Никольская церковь жила тихой особенной жизнью. Мы, прогуливая уроки в школе и слоняясь по «низам», изредка заходили в церковные дворы или внутрь самой церкви. Это был чужой мир, с непривычными запахами, звуками, лицами. Нас просили выйти, иногда тихо и вежливо, иногда довольно жестко. Немногочисленные верующие, особенно женщины, были недружелюбны. От непрошенных и праздных гостей они не ждали ничего хорошего.
Сейчас я понимаю, сколько мужества требовала от этих женщин вера, даже в те, относительно спокойные времена конца 70-ых.
В 80-е многие не избежали моды на собирательство икон и медной пластики, которые привозили из глухих деревень нечерноземья. Стали появляться в продаже художественные альбомы по иконописи. Они были дефицитны и довольно дороги. К примеру, книга о византийской иконописи и мозаике стоила 40 рублей, треть средней зарплаты в те годы…
Пришли иные времена. Члены партхозактива стали истеблишментом. Те, кто боролся с религией, превратились в православных христиан. И сегодняшние декларации власть предержащих о мире, справедливости, достоинстве, счастье и трудолюбии, как и советские лозунги, повторяют Божьи заповеди, поскольку ничего нового не придумано.
А нам остались выводы и привычки. Истинную веру очень часто пробуждает в человеке запрет - это вывод. Будучи в Москве, надо обязательно сходить в зал русских икон в Третьяковке и в Рублевский музей - это привычка. Иногда необходимо внимательно посмотреть на хранящийся в ящике твоего письменного стола старинный медный крест с остатками чудом сохранившейся и до сих пор удивительно яркой эмали: не поддельной, трехсотлетней, правдивой. Это - мироощущение.
