Посетила вдруг такая мысль: как воспринимается поэзия на слух и на взгляд? Почему по-разному?
Наверное, поэту важно уметь хорошо читать свои стихи. Были такие харизматичные советские поэты, читавшие явную ерунду так, что мурашки бежали по коже. Есть и явные таланты, не чувствующие музыкальный строй своих творений, не обладающие поэтическим слухом.
С другой стороны, Бродский очень своеобразно, монотонно, я бы сказал, читал, но доносил до слушателей все поэтические риффы. А Вознесенский в последние годы своей жизни глотал слова и переходил на шёпот, но магия его стихов брала нас в плен.
Помню один из Дней поэзии ВГУ, кажется, 1978 года. Какой-то и тогда уже известный в Воронеже поэт читал свои стихи. Он не боялся зала, читал громко и даже, кажется, без микрофона. Что-то про Венеру, из которой нагота поперла, «как из кадушки вздувшееся тесто». Вот, до сих пор помню про тесто, так он громогласно и в то же время доверительно декламировал.
Пушкин, наверное, хорошо читал свои стихи. Ведь он тоже ничего не боялся и, кроме того, учил окружающих новому языку. Он был его создателем и единственным носителем. Хотелось бы послушать. Хотя, неизвестно, как воспринимали бы мы Пушкина, будучи его современниками. Или скажем, Хлебникова? Поэт и его стихи, с одной стороны, единое целое, вроде бы, а, с другой, - совершенно независимые друг от друга явления. Спустя годы, мы говорим, что кто-то - гений и это становится азбучной истиной. Поэта давно нет, а стихи его принадлежат всем. Если ты их понимаешь и воспринимаешь, существуя с ушедшим поэтом на «одной волне», то можешь даже сказать, что стихи эти написал ты. Себе сказать, разумеется.
Как читал стихи Пушкин, мы не знаем, но как читали Маяковский, Бунин, Есенин и другие можем услышать. Блок, например, действительно, читал важно, с чувством собственного достоинства и уважением, не столько к своим стихам, сколько к поэзии вообще. Мало того, отказывался читать под запись «Двенадцать», поскольку не знал, «как это надо читать».
Бунин - устало-аристократически, произнося стихотворные строки, как прозу. Маяковский - по-актёрски, Есенин… Вот Есенин читал интересно. Чтецом-декламатором он, конечно, не был, актёром тоже, но искренность и влюбленность в образ как таковой с лихвой искупает огрехи исполнения. Он ведь почти кричит. Странно, но верится, что каторжник, разбойник и, как говорилось встарь, живорез Хлопуша вполне мог произнести эти слова:
«И холодное, корявое вымя сквозь тьму,
Прижимал я, как хлеб к истощённым векам.
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека!»
Ну, и, конечно, произношение: «Я хочу видеть этого человейка!» А когда он читал «Чёрного человека», то, по воспоминания Катаева, произносил: «Чьорный человек, чьорный… Человек, чловик…»
Поэт, ломающий язык, ломающий свою жизнь… Намеренно делающий и то, и другое…
В стихах часто виден трагический конец автора. В интонациях поэта, читающего свои стихи, - осознание и понимание этого конца.
