«В Воронежской губернии, что прежде была Слободско-Украинской, у реки Тихой Сосны, между небольшими уездными городами Острогожском и Бирючем есть большое село, или слобода, Алексеевка, населенная малороссиянами, которых русская политика сделала крепостными…».
Таким величаво эпическим зачином открываются воспоминания видного деятеля на ниве образования, науки и культуры Александра Васильевича Никитенко (1804-1877). Выходцы с Украйны исторически селились в Среднем Подонье в качестве живого щита, охранявшего южные границы государства от набегов крымских татар. Потом «москали» закабалили «хохлов», и упомянутая выше слобода Алексеевка в свое время перешла во владение графов Шереметевых. Никитенко называет себя «истым хохлом» и с несомненной симпатией описывает своих «возлюбленных малороссиян», обитающих в побеленных хатах посреди вишневых садочков.
В Алексеевке (сейчас она административно относится к Белгородской области) мне доводилось бывать не один раз. Удивительно ее расположение: маленький, точно игрушечный, городок, весь утопающий в зелени, разместился в огромной чаше, возникающей неожиданно для путешественника среди степных просторов. Бывшая слобода, а ныне крупный районный центр поражает своей ухоженностью: чистенькие улочки, опрятные дома, аккуратный висячий мостик через Тихую Сосну. Потомки заброшенных сюда малороссов, похоже, не изменили своим вековым привычкам. Нужно совсем немного воображения, чтобы представить мальчонка Сашко, водившего дружбу с голубями, дворовым псом Гарсоном и котом, который постоянно совершал набеги на хозяйскую кухню и кладовую… Пройдут годы, и далекое алексеевское детство будет рисоваться ординарному академику из Петербурга в розовых тонах.
Александр Никитенко вошел в великорусскую историю как хроникер собственной, действительно, незаурядной жизни. Свой знаменитый «Дневник», это украшение отечественной мемуаристики, он начал вести с отроческих лет. Записи за роковой 1825 год автор на всякий случай сжигает, когда узнает о провале декабристского восстания на Сенатской площади и аресте своего доброжелателя Кондратия Рылеева: именно он помог талантливому юноше освободиться от крепостной зависимости.
Никитенко завещал дочерям Екатерине и Софье распорядиться судьбой своих рукописей; наиболее деятельно в этом отношении проявила себя Софья Александровна. На протяжении 1888-1892 годов на страницах журнала «Русская старина» дочери из месяца в месяц помещали мемуарные материалы из отцовского архива. По окончании публикации тексты были выпущены в виде трехтомника под общим заглавием «Записки и дневник (1826-1877) А.В. Никитенко» (Санкт-Петербург, 1893). Печатание состоялось в хорошо оснащенной типографии, принадлежащей журналисту и издательскому магнату Суворину. К первому тому был приложен портрет автора (с его факсимильно воспроизведенной росписью), выполненный в фототипическом заведении Класена, что на Кадетской линии… Как раз этот трехтомник и предложил мне воронежский дилер Евгений Панков. Вообще-то он специализируется на купле-продаже технического и изобразительного антиквариата, но не пренебрегает и старыми книгами. Никитенковский трехтомник, по его словам, приобретен в одной из ближних к Воронежу местностей…
Личность Никитенко неизменно привлекает меня своим земляческим происхождением и приверженностью к книжнической сфере. Страсть к чтению пробудилась у Сашка с раннего возраста. Впоследствии Никитенко служил в Петербургском цензурном комитете. Мне встречались в разных библиофильских собраниях экземпляры с вклеенными туда «билетами», дозволяющими вывоз тиража из типографии, - их украшала подпись моего героя. На своем посту он старался не допускать оплошностей, дабы не навлечь начальственного гнева. Однако он был цензором более либеральным, чем его коллеги, и изящная словесность многим ему обязана. Чего стоит только случай с гоголевскими «Мертвыми душами» (1842). Правда, пришлось убрать оттуда «Повесть о капитане Копейкине» и слегка подправить название («Похождения Чичикова, или Мертвые души») - зато произведение все же увидело свет! Историки литературы припомнят и другие схожие эпизоды из цензорской деятельности Никитенко… Упрямая хохлацкая натура сопротивлялась утеснениям мрачного николаевского царствования, но произведенный в тайные советники чиновник не позволял себе особых вольностей (вероятно, никогда не забывал о трагической участи Рылеева).
Свои дневниковые записи до 1825 года Никитенко успел перевести в плавное и подробное изложение, придумав ему довольно заковыристое название - «Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был». Дочери предварили этой художественной автобиографией публикацию основного массива отцовского дневника («Повесть…» составляет менее трети первого тома). Если текст «воронежской» по своему содержанию «Повести…» едва ли подвергся редактуре, то в дневнике неоднократно попадаются отточия, свидетельствующие об отсутствии тех фрагментов рукописи, которые, по мнению Софьи Александровны, были неудобны для обнародования. Кстати, многие изъятия сделаны неудачно, с потерей смысла. В позднейших изданиях главного труда Никитенко все эти вторжения в текст оригинала были устранены…
Первый том попавшего ко мне трехтомника имеет почему-то отличный от остальных вид. Позолота на корешке и передней крышке переплета сильно потускнела, будто экземпляр претерпел тяжкие удары судьбы. Не исключено, что так оно и было. На первоначальной странице присутствует анонимная и не очень грамотная надпись: «Дорогая память моей родственницы Софьи Александровны Никитенко. 1898 г. Марта 21 д.». Следовательно, дочь мемуариста отправила экземпляр - спустя пять лет после его выхода - в воронежские края какому-то своему родственнику. Быть может, книга была послана в городок, возникший когда-то при впадении Острогощи в Тихую Сосну («мой милый Острогожск» - так рекомендует его своим читателям Никитенко). Известно, что мать мемуариста, Екатерина Михайловна, с семьей своего старшего сына Григория перебралась из Алексеевки в Острогожск. А еще известно, что племянница Никитенко, Софья Семеновна, вышла замуж за брата художника Крамского, острогожского уроженца. Кстати, весной 1838 года Никитенко побывал на родине в Алексеевке и Острогожске (к сожалению, сведений о поездке не сохранилось).
Кому из никитенковских родственников мог принадлежать описываемый экземпляр? Теперь уже не узнать ответа. Важен сам по себе факт: из северной столицы книга была доставлена в наши края по воле издательницы - и потому ценна своей мемориальностью…